Неточные совпадения
— Стрела бежит, огнем палит, смрадом-дымом душит. Увидите
меч огненный, услышите голос архангельский…
горю!
Но для него, знавшего ее, знавшего, что, когда он ложился пятью минутами позже, она
замечала и спрашивала о причине, для него, знавшего, что всякие свои радости, веселье,
горе, она тотчас сообщала ему, — для него теперь видеть, что она не хотела
замечать его состояние, что не хотела ни слова сказать о себе, означало многое.
В этот же день Варенька пришла обедать и сообщила, что Анна Павловна раздумала ехать завтра в
горы. И княгиня
заметила, что Кити опять покраснела.
Через минуту она вышла из галереи с матерью и франтом, но, проходя мимо Грушницкого, приняла вид такой чинный и важный — даже не обернулась, даже не
заметила его страстного взгляда, которым он долго ее провожал, пока, спустившись с
горы, она не скрылась за липками бульвара…
Молча с Грушницким спустились мы с
горы и прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и
заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле,
смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
— Стар я, батюшка, чтобы лгать: седьмой десяток живу! — сказал Плюшкин. Он, казалось, обиделся таким почти радостным восклицанием. Чичиков
заметил, что в самом деле неприлично подобное безучастие к чужому
горю, и потому вздохнул тут же и сказал, что соболезнует.
А что? Да так. Я усыпляю
Пустые, черные мечты;
Я только в скобках
замечаю,
Что нет презренной клеветы,
На чердаке вралем рожденной
И светской чернью ободренной,
Что нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой;
А впрочем, он за вас
горой:
Он вас так любит… как родной!
Замечу кстати: все поэты —
Любви мечтательной друзья.
Бывало, милые предметы
Мне снились, и душа моя
Их образ тайный сохранила;
Их после муза оживила:
Так я, беспечен, воспевал
И деву
гор, мой идеал,
И пленниц берегов Салгира.
Теперь от вас, мои друзья,
Вопрос нередко слышу я:
«О ком твоя вздыхает лира?
Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?
Я был в сильном
горе в эту минуту, но невольно
замечал все мелочи. В комнате было почти темно, жарко и пахло вместе мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями. Запах этот так поразил меня, что, не только когда я слышу его, но когда лишь вспоминаю о нем, воображение мгновенно переносит меня в эту мрачную, душную комнату и воспроизводит все мельчайшие подробности ужасной минуты.
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в мост. Он был бледен, глаза его
горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! —
молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
— Тени нет у вас, вот что
горе, —
заметил Аркадий, не отвечая на последний вопрос.
— Может быть, вам лучше знать. Итак, вам угодно спорить, — извольте. Я рассматривал виды Саксонской Швейцарии в вашем альбоме, а вы мне
заметили, что это меня занять не может. Вы это сказали оттого, что не предполагаете во мне художественного смысла, — да, во мне действительно его нет; но эти виды могли меня заинтересовать с точки зрения геологической, с точки зрения формации
гор, например.
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь,
смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под
горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Постепенная осадка дна морского, осыпанье
гор, наносный ил с прибавкой легких волканических взрывов — все это совершилось всего более в судьбе Агафьи Матвеевны, и никто, всего менее она сама, не
замечал это. Оно стало заметно только по обильным, неожиданным и бесконечным последствиям.
«Что наделал этот Обломов! О, ему надо дать урок, чтоб этого вперед не было! Попрошу ma tante [тетушку (фр.).] отказать ему от дома: он не должен забываться… Как он
смел!» — думала она, идя по парку; глаза ее
горели…
— Да, светская дама! —
заметил один из собеседников. — В третьем году она и с
гор выдумала кататься, вот как еще Лука Савич бровь расшиб…
— Вы все шутите, а мне-то каково! — вздохнув,
заметил он, спускаясь с нею с
горы.
— Не велеть ли Антипке постом сделать
гору? — вдруг опять скажет Обломов. — Лука Савич,
мол, охотник большой, не терпится ему…
Усердием
горя,
С врагами белого царя
Умом и саблей рад был спорить,
Трудов и жизни не жалел,
И ныне злобный недруг
смелЕго седины опозорить!
Бедный! Ответа не было. Он начал понемногу посещать гимназию, но на уроках впадал в уныние, был рассеян, не
замечал шуток, шалостей своих учеников, не знавших жалости и пощады к его
горю и видевших в нем только «смешного».
Волга задумчиво текла в берегах, заросшая островами, кустами, покрытая
мелями. Вдали желтели песчаные бока
гор, а на них синел лес; кое-где белел парус, да чайки, плавно махая крыльями, опускаясь на воду, едва касались ее и кругами поднимались опять вверх, а над садами высоко и медленно плавал коршун.
Теперь он ехал с ее запиской в кармане. Она его вызвала, но он не скакал на
гору, а ехал тихо, неторопливо слез с коня, терпеливо ожидая, чтоб из людской
заметили кучера и взяли его у него, и робко брался за ручку двери. Даже придя в ее комнату, он боязливо и украдкой глядел на нее, не зная, что с нею, зачем она его вызвала, чего ему ждать.
Очень просто и случайно. В конце прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и пришла пора собирать их, Вера сидела однажды вечером в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно в поле, потом вдаль на Волгу, на
горы. Вдруг она
заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
— Моя рыжая Клеопатра! —
заметил Леонтий. — Что ей делается: детей нет,
горя мало…
Райский нижним берегом выбралсл на
гору и дошел до домика Козлова. Завидя свет в окне, он пошел было к калитке, как вдруг
заметил, что кто-то перелезает через забор, с переулка в садик.
— Я пришла посмотреть,
горит ли у тебя свечка: что ты не погасишь? —
заметила она.
Она будто не сама ходит, а носит ее посторонняя сила. Как широко шагает она, как прямо и высоко несет голову и плечи и на них — эту свою «беду»! Она, не чуя ног, идет по лесу в крутую
гору; шаль повисла с плеч и
метет концом сор и пыль. Она смотрит куда-то вдаль немигающими глазами, из которых широко глядит один окаменелый, покорный ужас.
— Если б я была сильна, вы не уходили бы так отсюда, — а пошли бы со мной туда, на
гору, не украдкой, а
смело опираясь на мою руку. Пойдемте! хотите моего счастья и моей жизни? — заговорила она живо, вдруг ослепившись опять надеждой и подходя к нему. — Не может быть, чтоб вы не верили мне, не может быть тоже, чтоб вы и притворялись, — это было бы преступление! — с отчаянием договорила она. — Что делать, Боже мой! Он не верит, нейдет! Как вразумить вас?
Татьяна Марковна, с женским тактом, не дала ему
заметить, что знает его
горе. Обыкновенно в таких случаях встречают гостя натянутым молчанием, а она встретила его шуткой, и этому тону ее последовали все.
Видишь ли, Вера, как прекрасна страсть, что даже один след ее кладет яркую печать на всю жизнь, и люди не решаются сознаться в правде — то есть что любви уже нет, что они были в чаду, не
заметили, прозевали ее, упиваясь, и что потом вся жизнь их окрашена в те великолепные цвета, которыми
горела страсть!..
Борис уже не смотрел перед собой, а чутко
замечал, как картина эта повторяется у него в голове; как там расположились
горы, попала ли туда вон избушка, из которой валил дым; поверял и видел, что и
мели там, и паруса белеют.
Подите с ними! Они стали ссылаться на свои законы, обычаи. На другое утро приехал Кичибе и взял ответ к губернатору. Только что он отвалил, явились и баниосы, а сегодня, 11 числа, они приехали сказать, что письмо отдали, но что из Едо не получено и т. п. Потом
заметили, зачем мы ездим кругом
горы Паппенберга. «Так хочется», — отвечали им.
Я проснулся, однако, не на станции. «Что это? — спросил я,
заметив строения, — деревня, что ли?» — «Нет, это Иркутск». — «А Веселая
гора?» — «Э, уж давно проехали!»
Но за это их били по рукам, и они тотчас же смирялись и походили на собак, которые идут сзади прохожих,
сгорая желанием укусить, да не
смеют.
Приезжаете на станцию, конечно в плохую юрту, но под кров, греетесь у очага, находите летом лошадей, зимой оленей и
смело углубляетесь, вслед за якутом, в дикую, непроницаемую чащу леса, едете по руслу рек, горных потоков, у подошвы
гор или взбираетесь на утесы по протоптанным и — увы! где романтизм? — безопасным тропинкам.
Между тем я не
заметил, что мы уж давно поднимались, что стало холоднее и что нам осталось только подняться на самую «выпуклость», которая висела над нашими головами. Я все еще не верил в возможность въехать и войти, а между тем наш караван уже тронулся при криках якутов. Камни заговорили под ногами. Вереницей, зигзагами, потянулся караван по тропинке. Две вьючные лошади перевернулись через голову, одна с моими чемоданами. Ее бросили на
горе и пошли дальше.
Пораженный и убитый
горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и
молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может быть такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
— Ах нет, есть люди глубоко чувствующие, но как-то придавленные. Шутовство у них вроде злобной иронии на тех, которым в глаза они не
смеют сказать правды от долговременной унизительной робости пред ними. Поверьте, Красоткин, что такое шутовство чрезвычайно иногда трагично. У него все теперь, все на земле совокупилось в Илюше, и умри Илюша, он или с ума сойдет с
горя, или лишит себя жизни. Я почти убежден в этом, когда теперь на него смотрю!
— Смеюсь я тому, как вы сами давеча остроумно
заметили о вере Смердякова в существование двух старцев, которые могут
горы сдвигать.
— Э, да у нас и гор-то нету! — воскликнул отец Иосиф и, обращаясь к старцу, продолжал: — Они отвечают, между прочим, на следующие «основные и существенные» положения своего противника, духовного лица,
заметьте себе.
Тут только я
заметил, что гребень хребта, видимый дотоле отчетливо и ясно, теперь имел контуры неопределенные, расплывчатые:
горы точно дымились. По их словам, ветер от хребта Кямо до моря доходит через два часа.
Со временем морским прибоем
заметало старое русло; тогда река проложила себе выход в море около
горы Железняк.
Точно сговорившись, мы сделали в воздух два выстрела, затем бросились к огню и стали бросать в него водоросли. От костра поднялся белый дым. «Грозный» издал несколько пронзительных свистков и повернул в нашу сторону. Нас
заметили… Сразу точно
гора свалилась с плеч. Мы оба повеселели.
— Пить он с
горя начал, —
заметил Митя, понизив голос.
Уже с утра я
заметил, что в атмосфере творится что-то неладное. В воздухе стояла мгла; небо из синего стало белесоватым; дальних
гор совсем не было видно. Я указал Дерсу на это явление и стал говорить ему многое из того, что мне было известно из метеорологии о сухой мгле.
В ожидании парохода, который должен был привезти наши грузы, я решил отправиться в обследование реки Сыдагоу и
наметил такой маршрут: перевалить через водораздел около Тазовской
горы, спуститься по реке Сандагоу и опять выйти на реку Вай-Фудзин. На выполнение этого маршрута потребовалось 6 суток.
Дальние
горы задернулись синей дымкой вечернего тумана. Приближался вечер. Скоро кругом должна была воцариться тишина. Однако я
заметил, что по мере того как становилось темнее, какими-то неясными звуками наполнялась долина. Слышались человеческие крики и лязганье по железу. Некоторые звуки были далеко, а некоторые совсем близко.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то в
гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я
заметил, что это была не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью, в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу.
Дальнейший план работ был намечен следующим образом: Г.И. Гранатману было поручено пройти
горами между Арзамасовкой и Сибегоу (приток Тадушу), а А.И. Мерзляков должен был обойти Арзамасовку с другой стороны. В верховьях Тадушу мы должны были встретиться. Я с остальными людьми
наметил себе путь по побережью моря к заливу Владимира.
Молю тебя, кудрявый ярый хмель,
Отсмей ему, насмешнику, насмешку
Над девушкой! За длинными столами,
Дубовыми, за умною беседой,
В кругу гостей почетных, поседелых,
Поставь его, обманщика, невежей
Нетесаным и круглым дураком.
Домой пойдет, так хмельной головою
Ударь об тын стоячий, прямо в лужу
Лицом его бесстыжим урони!
О, реченька, студеная водица,
Глубокая, проточная, укрой
Тоску мою и вместе с
горем лютым
Ретивое сердечко утопи!